Е.Ю. Андреев: Художественный образ

В наше вавилонское время смешения всего и вся уже давно пора забыть про всевозможные отличия и дефиниции: правое, левое, прошлое, будущее, чувства, разум, мужчина, женщина, искусство, дизайн, красота, безобразие, добро, зло,…
Что уж тут говорить о художественном и нехудожественном. Ан нет, че-то еще ерепенятся… А в самом деле, где тут критерий. Может мой дизайн ногтей на ногах самое что ни на есть искусство, самая высокохудожественная вещь, а если к этому добавить еще и тату на любимой попе?..
Чем же отличается гламурщик и попсовик от художника? Чем голая тетка из салона лучше голой тетки с выставки Михал-Михалыча Гардубея? Там в салоне все ВОН КАК натурально, а здесь у Михал-Михалыча как будто даже с анатомией нелады…
Робкий голос из зала:
- Может, наличием художественного образа?
Ведь это похоже на правду, если допустить, что таковая еще существует. Художественное произведение рождается и возникает тогда, когда появляется художественный образ, следовательно, художник, или лучше употребить «аглицкое» artist – это тот, кто мыслит образами, генерирует их, создает. Ну и, конечно же, способен профессионально подобрать средства для их реализации. Вселить их в живую плоть произведения.
Ну вот, образ им подавай! И в живописи, и в графике, и в композиции. А что это такое – художественный образ? С чем его едят? И что значит «мыслить образами»?
Рискнём предположить, что художественный образ складывается из трех вещей (может, конечно, и больше, но три – красиво звучит).
Первое: Мастер «Подобно…» Художник не просто смотрит на окружающий его мир и уж тем более на интересующий его предмет как пассивный наблюдатель, как преподаватель кафедры дизайна, после заполнения нового журнала, рабочей тетради, карточки нагрузок и прочей документации. Художник постоянно сравнивает, уподобляет что-то чему-то… Ну вот например:

«Словно конь застоялый, ячменем раскормленный в яслях,
Привязь расторгнув, летит и копытами поле копает;
Пламенный, плавать обыклый в реке быстрольющейся, пышет.
Голову, гордый, высоко несет; вкруг рамен его мощных
Грива играет; гордится он сам красотой благородной;
Быстро стопы его мчат к кобылицам и паствам знакомым, —
Гектор таков, с быстротою такой оборачивал ноги,
Бога услышавши глас: возбуждал он на бой конеборцев».
(Гомер. Илиада)

А это отрывок из «Медного всадника» Пушкина – конец наводнения:
«Но вот, насытясь разрушеньем
И наглым буйством утомясь,
Нева обратно повлеклась,
Своим любуясь возмущеньем
И покидая с небреженьем
Свою добычу. Так злодей,
С свирепой шайкою своей
В село ворвавшись, ломит, режет,
Крушит и грабит; вопли, скрежет,
Насилье, брань, тревога, вой!..
И, грабежом отягощенны,
Боясь погони, утомленны,
Спешат разбойники домой,
Добычу на пути роняя…»

Подобные сравнения и уподобления – одно сквозь другое – наполняют не только поэзию:
«Обрывки этих речей, в которых, как пузыри воды, стремились и лопались слова "прозрачность" и "непроницаемость", теперь звучали у Цинцинната в ушах, и шум крови превращался в рукоплескания, а медальонное лицо Марфиньки все оставалось в поле его зрения и потухло только тогда, когда судья, - приблизившись вплотную, произнес сырым шепотом: "с любезного разрешения публики, вам наденут красный цилиндр"
(Набоков. Приглашение на казнь)

Кстати, в начале XX века в русской литературной среде возникло целое направление – имажинизм, отдающее особое предпочтение построению образов, одним из его представителей был Сергей Есенин:
«Как скелеты тощих журавлей,
Стоят ощипанные вербы,
Плавя ребер медь.
Уж золотые яйца листьев на земле
Им деревянным брюхом не согреть,
Не вывести птенцов - зеленых вербенят,
По горлу их скользнул сентябрь, как нож,
И кости крыл ломает на щебняк
Осенний дождь.
Холодный, скверный дождь!»

Тот-же самый поиск сравнений, тропов, параллелизмов, уподоблений и метафор происходит в лучших произведениях скульптуры, живописи, графики, архитектуры, кино.
«В утробе парка беженка из табора
чарует в прозе ночи как метафора,
воркуя и желая, чтобы я
поклялся ей при Пушкине из мрамора»
(Айдын Ханмагомедов)

Вторая составляющая: «Путешествие к центру земли» или «игра в ассоциации». Грамотный, подлинный художественный образ, в меру своей силы, способен отсылать нас к глубинным, базовым слоям современной, национальной или даже общечеловеческой культуры. Он может подключаться, цитировать, воспроизводить культурные архетипы, созданные до нас, хранящиеся в сокровищницах временных и культурных слоев: мифах, сказках, легендах, персональных художественных шедеврах. Это своего рода познавательные (гносеологические) паттерны и матрицы человечества.

Некоторые уверяют, что архетипы обладают даже некой собственной инициативностью и являются хранителями особой умной энергии. Используя их, художник-артист делает свое произведение звеном универсальной мировой энерго-цепи, звездой одного из созвездий.

Говорят, что базовых архетипов не так уж и много, но рискнем утверждать, что на основе их величайшие гении человечества способны создавать такие художественные произведения, которые сами со временем становятся архетипами для последующих культур. Вот несколько примеров:
Библейские образы, образы мирового Древа, дракона, Святого Грааля, короля Артура, Мерлина и Гвиневры, амазонок и валькирий следует отнести к более древним, тогда как Дон Кихот и Дон Жуан, Арлекин и Пьеро, Гамлет и Афелия, или наши Обломов, Евгений Онегин и Печерин дети уже конкретных «родителей», однако что те, что другие – самостоятельные, цельные модели нашего сознания, получившие статус имен нарицательных.
«Я конквистадор в панцире железном,
Я весело преследую звезду,
Я прохожу по пропастям и безднам
И отдыхаю в радостном саду»
(У Николая Гумилева)

Или по-домашнему, как у Окуджавы:
«У Москвы у реки, в переулке Глубоком,
дульцинеи взирают из окон, —
ждут, когда возвратятся с работы
донкихоты,
и на синем огне из веселой крупы
сочиняют супы.
Их немного состарило время — века и заботы,
но...
идут донкихоты»

По сути, тем же является метод ассоциаций. Художник погружает нас в поток ассоциативных образов – лично-субъективных и общекультурных, раскрывая перед нами многогранность интересующего объекта, делая этот объект частью мультисмыслового пространства, возводя ассоциативные ряды к вершинам (или глубинам) архетипов.

Наклон

Материнское – сквозь сон – ухо.
У меня к тебе наклон слуха,
Духа – к страждущему: жжет? да?
У меня к тебе наклон лба,

Дозирающего вер - ховья.
У меня к тебе наклон крови
К сердцу, неба – к островам нег.
У меня к тебе наклон рек,

Век... Беспамятства наклон светлый
К лютне, лестницы к садам, ветви
Ивовой к убеганью вех...
У меня к тебе наклон всех

Звезд к земле (родовая тяга
Звезд к звезде!) - тяготенье стяга
К лаврам выстраданных мо – гил.
У меня к тебе наклон крыл,

Жил... К дуплу тяготенье совье,
Тяга темени к изголовью
Гроба, - годы ведь уснуть тщусь!
У меня к тебе наклон уст
К роднику...
(М. Цветаева)

Наконец, третья составляющая: «красота».
Нет! Ну прям так и чувствуются эти саркастические ухмылки, эти цыканья зубом, эти вопросы в никуда: «А что есть красота»? почти как: «А что есть истина?».
Тут парой слов не отделаться…

Поэтому, ладно, пускай так: третья составляющая: «любование».
Рискуя быть обвиненными в сентиментальности, смеем утверждать, что настоящий художественный образ должен рождаться из любования. Любование предполагает сразу несколько занятных вещей: внутреннюю заинтересованность, если хотите, пристрастность к объекту любования, ну, по крайней мере, отсутствие пофигизма и равнодушия. (В этом отношении весьма показательна фраза Чичикова перед зеркалом, хотя и относящаяся к самому себе: «он слегка трепнул себя по подбородку, сказавши: "Ах ты мордашка этакой!" - и стал одеваться»). То чем мы любуемся, перестает быть потоком одинаковых буднично-серых явлений, выделяется, выхватывается из этого потока, попадает в пристальный фокус нашего внимания. Дальше, этот объект приобретает хотя бы минимальную эстетическую ценность, а точнее не приобретает, а раскрывается в наших глазах - мы начинаем видеть то, что не замечали вначале – его неповторимость, уникальность и красоту. К этому нужно добавить элемент наслаждения, эстетического удовольствия и еще одно очень важное чувство – бескорыстие. Настоящее любование бескорыстно, неутилитарно.

Эту маленькую песню не сочтите глупой байкой,
Любование друг другом – не сложнее колеса.
Сотни жизней проживите, тонны книжек прочитайте, -
Только ключик любованья открывает небеса.

Кстати, в японской традиции есть несколько праздников посвященных любованию: любование цветением сакуры «ханами», любование луной «дзюгоя о цуки-сама», любование первым снегом «юкими». Каждый уважающий себя японец во время первого снегопада, нальет себе чашечку саке и не спеша опустошит ее, любуясь свежими хлопья ми за окном, сочинив или продекламировав на память несколько трех-пятистиший, восхваляющих снег:

Я не могу найти цветов расцветшей сливы,
Что другу показать хотел:
Здесь выпал снег –
И я узнать не в силах,
Где сливы тут, где снега белизна?
(Ямабэ-но Акахито)

Или так:
Только их крики слышны…
Белые цапли невидимы
Утром на свежем снегу.
(Тие)

Стоп, стоп, стоп! а как же «эстетика безобразного», ведь могут быть и отрицательные художественные образы, выходит можно любоваться и гадостью…

Э.. Хм… Хочется надеяться, что в здравом уме настоящей гадостью никто любоваться не станет. Дело в том, что гадость (по Розенкранцу и Аристотелю) онтологическая мнимость, призрак. Она в отличие от прекрасного не имеет субстанционального бытия. Она то, что не есть. Она вторична. Это отрицательно-прекрасное, антитеза, паразит красоты, который питается ее соками и жив до тех пор, пока существует само тело. От сюда следует что, любоваться можно не, сколько самой гадостью, сколько эстетическим ее осмыслением, либо тем, что является ее носителем (см. выше), либо самой возможностью возврата к прекрасному из безобразного.
По крайней мере, это звучит утешительно…

И так, заключая все рассуждения, подчеркнем результат:
Художественный образ – это такая штука, в которой есть три вещи: «Подобно», «Путешествие к центру земли», и «тихое Любование» (естественно в каждом случае в разных пропорциях), а сам художественный образ - отличительный знак и печать подлинности любого художественного произведения… При условии, конечно, профессионального его воплощения в материале…)

Что-что, простите,… что это значит «нафига»? А как же различия? И при чем тут ботаника… нет, а ты, ваще, кто такой…?

...батут сырого неба нитяной
где ангелы резвятся, словно дети,
зажмуривая крылья за спиной.


 «назад